Самолеты на земле — самолеты в небе (Повести и рассказы) - Александр Русов

Они шли под еще очень жарким солнцем сначала вдоль поля до асфальтированного шоссе с потонувшими в зелени садов участками, потом миновали эпидемиологическую станцию — похожее на школу здание за глухим забором, затем пошли вдоль арыка, где по пояс в мутной воде бродили мальчишки, вновь вышли на проселочную дорогу с белыми домами, дававшими с одной стороны узкую полоску густой синей тени, и уже эта дорога вывела их наконец на широкую магистраль.

В центр поехали на троллейбусе, который постепенно наполнялся людьми. Но несколько скамеек с левой, солнечной стороны продолжали оставаться свободными: пассажиры предпочитали стоять в тени, тесно прижавшись друг к другу. Их потные сосредоточенно-вежливые лица выражали невозмутимое спокойствие. Они передавали по цепочке деньги, каждый раз со значением произносили слово «абонемент», которое казалось здесь достаточно ярким, пышным, интернациональным и современным, то есть вполне соответствовало вкусу большинства пассажиров ташкентского транспорта.

Порой гостю казалось, что наполняющий город жар не столько исходит от земли и солнца, сколько упорно поддерживается ими. Основной же источник тепла кроется в этих сдержанных улыбках, в кажущейся расслабленности рук и жестов — в той особой разновидности темперамента, который не растрачивается впустую, но находит выход в действиях, полных глубокого смысла. Глядя из окна троллейбуса, он видел искрящийся рафинад построенных и строящихся домов и думал, что в медлительной сосредоточенности здешней жизни заключена та точность рук и верность глаз, которые способны одолеть стихию и со спокойствием, присущим мудрости, возродить город из пыли землетрясений.

Троллейбус очень долго тащился по улице Навои и наконец преодолел мостик через арык Анхор. Из тихого сельского мира безымянной улицы Чигитай-Актепы Абдурахман и его гость приехали в город, полный звуков узбекской музыки, похожей на застывшие перистые облака, и тех запахов хлеба, машин, пыли, базаров, жареных шашлыков и разогретых камней, которые составляют неповторимое очарование Ташкента.

— Я только отдам паспорта, — сказал Абдурахман, когда они вышли из троллейбуса. — Это отнимет у нас немного времени.

Гость кивнул в знак того, что согласен ждать сколько угодно, пока его друг не закончит свои дела. Он любил ходить по городу с Абдурахманом. Присутствие товарища наполняло неизвестную гостю жизнь смыслом. Абдурахман был как бы контактом, соединявшим его с окружающим, и если этот контакт отсутствовал, еда теряла вкус, краски тускнели, звуки становились раздражающе назойливыми.

Они шли от улицы Пушкина в сторону Алайского базара, откуда люди несли фрукты и овощи в сетках, сделанных, как кольчуги, из металлических колец. Интересно, думал гость, в каком доме будет жить его друг. Что это за дом такой? Он белый, конечно, ослепительно белый, и стоит в центре города посреди площади, как памятник самым достойным людям. Вероятно, из окон квартиры Абдурахмана видны все базары Ташкента — яркие пятнышки из красных, зеленых и синих точек — серо-голубое пятно старого города, улицы, парк Тельмана, ботанический сад и даже, может быть, дендропарк. И конечно, квартира его расположена не слишком высоко. Сюда долетают все запахи земли, без которых жизнь в Ташкенте — уже не жизнь в Ташкенте.

Неожиданно Абдурахман замедлил шаги и направился к киоску, сплошь увешанному изнутри и по обеим раскрытым створкам журналами, газетами и открытками. Абдурахман хотел купить июльский номер «Природы», в котором напечатана его статья, чтобы, как обещал, подарить другу. Гость узнал в киоскере отца Абдурахмана, поклонился и отошел в сторону.

— Ну вот, — сказал Абдурахман. — Я так и думал. Они еще не получали седьмого номера.

Прошло не меньше четверти часа. Отец перекладывал газеты с места на место, а Абдурахман, боком облокотившись о прилавок, смотрел в пространство перед собой, точно ждал кого-то или любовался белесым, выцветшим от жары небом. Временами он поворачивал голову в сторону киоска, и тогда гость слышал гортанные звуки и не мог понять, ссорятся они или говорят о чем-то незначительном.

Напротив киоска, метрах в ста, располагалась бензоколонка. Едва заметное вздрагивание корпуса только что подъехавшей машины, нетерпеливость, спешка живо напомнили гостю родной город. Машины, привлеченные колеблющимся от жары ореолом бензиновых паров, жадно присасывались к красным и желтым поилкам, повисали на них гроздьями, застывали в счастливом изнеможении, а насосавшись, зло фыркали и уносились прочь.

— Пошли, — сказал наконец Абдурахман. — Ты извини. Тебе надоело, наверно, ждать? У отца опять чуть ли не на десять рублей недостача. Он как ребенок — его кто хочет, тот и обманывает. Он всем верит. Представить не может, как это что-нибудь украсть. Так и живет. Коран наизусть знает, а концы с концами свести не может. Скажи, сколько таких осталось? Бывает же так. Ты способный и умный, а твои способности никому не нужны. Кому нужен человек, который знает наизусть весь Коран?

— И все-таки продолжает работать в киоске, — заметил гость.

— Э, — безнадежно махнул рукой Абдурахман. — Ты попробуй убеди его. Я ему говорю: зачем тебе работать, сколько ты получаешь в месяц? А он не слушает, делает вид, что только на нем держится дом, что я лишь помогаю немного. Такие у нас старики. Сидят целыми днями в чайхане, разговаривают. А он сидит не просто так, а в своем киоске. То один к нему подойдет поговорить, то другой. Ему интересно, и люди его уважают.

Не дойдя до Алайского базара, они остановились, и Абдурахман скрылся в одной из арок нового, только что построенного дома со строительным мусором во дворе, остро пахнущим известкой. Гость остался ждать. Витрины магазинов первого этажа многоподъездного дома, уже заселенного, были почти оформлены, и теперь рабочие устанавливали неоновые вывески. Дом выходил на улицу Пушкина, прерывался ею и продолжался новым, точно таким же, развернутым по дуге домом, похожим на часть огромной круговой стены, которой обнесен город.

Вернувшись, Абдурахман предложил посмотреть новую квартиру. Они пошли по разогретому пружинящему асфальту мимо квадратного бассейна, еще не заполненного водой, вошли в один из средних подъездов, и лифт без шума задвинул за ними двери. В кабине, облицованной светлым деревом, горел свет. Гость волновался так, точно его ждала встреча с людьми, с которыми он был долгое время в разлуке. Новый дом, пахнущий известкой и клеем, всегда радость, даже если это не твой дом.

Что-то щелкнуло наверху, лифт остановился. Помедлив мгновение, раздвинулись двери. Яркий свет дня ворвался в кабину и, точно старую, выцветшую от времени бумагу, скомкал устоявшийся полумрак. Через открытую застекленную дверь они вышли на галерею. Далеко внизу находился еще не засаженный деревьями двор, а дальше виднелись многоэтажные дома новой постройки. Вогнутая стена дома, словно рефлектор, собирала и отражала солнечные лучи. Остальные дома существовали как бы благодаря этому отраженному свету.

Они пошли по галерее налево. Абдурахман остановился перед дверью новой своей квартиры и пропустил гостя вперед. Обувь снимать не пришлось, поскольку здесь пока никто не жил. Из прихожей направились в самую большую комнату.

— Ну вот, — сказал Абдурахман, — а?

— Хорошо, — заметил гость. — Очень хорошо.

Они прошли в другую комнату, где стоял стол, накрытый белой скатертью, а на нем — сложенные в пирамиду пиалы, чайник, ваза с конфетами и хлебница, прикрытая полотенцем. Дверь в третью, смежную комнату была закрыта на ключ, торчащий из замочной скважины. Гулкие звуки их шагов заполняли квартиру. «Какое полное, просторное счастье», — подумал гость.

— Пойду приготовлю чай, — сказал Абдурахман.

По дороге на кухню он включил свет, и гость вошел в ванную комнату, облицованную голубым кафелем и выложенную розовыми метлахскими плитами. Холодная вода не шла. Кран порождал лишь далекое гудение и хриплые звуки в трубах. Когда гость повернул второй кран, горячая струя, окруженная облаком пара, устремилась в раковину. Он уменьшил напор до тоненькой непрерывной струйки и, стараясь держать руки как можно ниже, чтобы вода успевала немного остыть, умылся.

Тем временем Абдурахман выбирал из многочисленных коробок с чаем, которые занимали весь подоконник, нужную. Он включил стоящую на полу электрическую плитку и залил водой из ведра синий эмалированный чайник. Гость заглянул в кухню, и хозяин повел его на балкон, который выходил на улицу.

У гостя закружилась голова при виде белой вогнутой стены, точно с неба опущенной в самое пекло ташкентского лета, а Абдурахман рассказывал, как думает он распорядиться новым жильем, где будут жить сын, жена и остальные пять будущих его детей.